Дэниел засучил рукава рубашки. Он стал медленно разматывать пропитанные кровью тряпки на голове. "Уже не течет, — понял он. "Правильно, у мертвых она останавливается. Мертвый".
Абрахамс намочил холст в тазу: "Я его отца знал, доктора Горовица. Мы дружили. Господи, двадцать два года мальчику, молодой, красивый…, И сестры его больше нет, один Меир остался. Нас и так, — врач вздохнул и стал медленными, ласковыми движениями обмывать тело, — мало…, Может, ребенок у него родится, — он не закончил. Дэниел сказал: "Я там мундир принес, доктор. И шпагу его. Нельзя с воинскими почестями хоронить, британцы не позволят, так хоть оденем его".
— Да, — Абрахамс, на мгновение прервался, — у нас в саване в гроб кладут, но тут, — он прикоснулся ладонью к щеке Хаима, — тут надо так, ты прав.
— Когда-нибудь, — сказал себе Дэниел, осторожно застегивая пуговицы на темно-голубом мундире, — когда-нибудь, у нас будет кладбище. Для всех, кто пал в наших войнах — для христиан, для евреев, для всех. Обещаю тебе, — он наклонился к лицу Хаима, и, поправил треуголку: "Как будто спит. Ран не видно. Как будто спит".
Он накрыл тело американским флагом, и, ощутил под ладонью прохладу шелка: "Тот же, под которым у них свадьба была".
— Везти-то нельзя с флагом, — тихо заметил Абрахамс, убираясь, — первый же британский патруль остановит. Ты иди, мальчик, — он положил руку на плечо Дэниела, — иди, я с ним останусь, до утра, Псалмы почитаю, так у нас положено, — он достал маленькую Библию, и пробормотал: "Христианская, ну что же поделаешь".
— Я сам, — Дэниел забрал у него книгу и присел на раскладной, холщовый стульчик. "Я сам, доктор Абрахамс, вы же устали. Отдыхайте".
Врач внезапно наклонился и, погладил его по русой голове: "Хоть ты — живи, мальчик".
Он неслышно вышел. Дэниел, всхлипнув, сняв нагар со свечи, раскрыл Библию. "Псалом Давида, — начал он. Помолчав, справившись с собой, юноша стал читать: "Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, Он подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной".
— Не убоюсь зла, — повторил Дэниел. Он замолчал, глядя на спокойное, умиротворенное лицо Хаима.
Ньюпорт
Констанца наклонилась и подняла с зеленой травы рыжий дубовый лист. "Ну что ж, — вздохнула миссис Франклин, глядя на то, как Эстер и доктор Абрахамс идут к небольшой, белокаменной синагоге, — сейчас, помолятся они, а мы за воротами подождем. Надо руки помыть, Эстер сказала, там тазик стоит".
Девочка, — в темном, шерстяном платье, в короткой накидке, накрутила на палец кончик рыжей косы. Она посмотрела в сторону свежей могилы. Рядом были два серых камня. Констанца, помявшись, спросила: "Можно мне еще раз туда, тетя Эстер говорила — надо камень положить".
— Конечно, — акушерка погладила ее по голове. "И за меня тоже положи, милая".
Констанца шла к надгробиям, сжимая в кармане холодные камушки. "Правильно, — она остановилась и, задрав голову, посмотрела на легкие, белые облака в голубом, прозрачном небе, — листья тоже падают. А потом опять появляются. Как люди. Камни — это память. Маму в Мейденхеде похоронили, тетя Эстер мне говорила, а папу? — она взглянула на прямую спину в сером сюртуке. Русые, короткие волосы ерошил ветер с моря. Он стоял, склонив голову. Констанца, осторожно опустив камни на холмик, взяла его за руку.
Мужчина вздрогнул и услышал детский голос: "Дядя Дэниел…, Вам тяжело, да?"
— Да, милая, — Дэниел взглянул в темные, большие глаза. Она похлопала ресницами и решительно велела: "Нагнитесь. Я вас поцелую. Когда мне плохо, и я плачу — тетя Эстер меня всегда целует, и мне сразу легче. Дядя Иосиф тоже целовал, но он умер, — девочка поглядела на могилы: "И папа с мамой — тоже умерли. И дядя Хаим".
Дэниел помолчал. Подхватив ее на руки, он почувствовал, как прикасаются к его щеке прохладные губы. "Легче? — серьезно спросила Констанца, отстранившись.
— Да, — он попробовал улыбнуться. "Спасибо тебе, милая. Больше никто не умрет, обещаю".
— Это невозможно, — Констанца почесалась и покраснела: "Платье новое. Все люди умирают, дядя Дэниел".
Мужчина, обернувшись, посмотрел на могилы. Вздохнув, устроив ее удобнее, он согласился: "Да. Но вот мы закончим воевать, и тогда станут умирать меньше, Констанца".
— Бергойн капитулирует, — девочка погрызла ноготь: "В "Бостонской газете" так пишут, я ее каждый день читаю. Дядя Дэниел, — она вдруг улыбнулась, — а вы шарф будет носить зимой?"
— Буду, — Дэниел поставил ее на землю. Констанца, протянув ему ладошку, попросила: "Носите. Там и я вязала, немножко. Но у меня плохо получается, — девочка вздохнула, — математика легче".
— Очень хорошо получилось, спасибо тебе, — Дэниел погладил ее по голове. Они пошли к каменным воротам. Констанца подхватила подол платья. Переступая через лужи, — ночью шел дождь, — она подумала: "Люди, как листья. Они тоже — потом становятся землей, и из нее вырастают новые деревья. Природа, — вспомнила она слово и обрадовалась: "Именно так. Не Бог, а природа".
— Дядя Дэниел, а вы верите в Бога? — девочка вскинула рыжую голову.
— Верю, милая, — он чуть усмехнулся. Констанца увидела морщинки в углах красивых, сине-зеленых глаз.
— Ну да, — мрачно отозвалась девочка. Глубоко вздохнув, высвободившись, она пошла к оловянному тазу, что стоял на скамье у входа на кладбище.
Эстер лежала, глядя в беленый потолок комнаты постоялого двора, комкая в пальцах тонкое, шерстяное одеяло. Она прислушалась к дыханию спящей Констанцы: "Дэниел с доктором Абрахамсом сразу в Саратогу уехали. На той неделе уже и сражение будет, говорят. Только бы с Дэниелом все хорошо было".
Она приподнялась на локте. Подсунув под спину подушку, поправив свечу, что стояла на табурете, Эстер взяла конверт с документами. "Раввин сказал — с ктубой все в порядке, — девушка вздохнула. "Свидетельство о смерти, — она стала перебирать нежными пальцами бумаги, — и вдруг замерла. "Обрезание надо будет делать, — Эстер почувствовала, что улыбается. "Бедный мальчик, сирота будет. Или девочка. Но я мальчика хочу, тоже Хаима, — она подперла щеку рукой. Отложив конверт, Эстер закрыла глаза: "Жить дальше. А ведь как-то придется".
Она вытянулась на спине, и вздрогнула.
— Нет! — одними губами сказала Эстер. "Нет, не надо, я прошу, не надо!" В свете свечи кровь была ярко-алой, блестящей. Эстер, закусив губу, поднявшись с кровати, сжала ноги. "Пожалуйста! — она закуталась в шаль и, неслышно открыв дверь, пошла по узкому коридору в холодную, крохотную умывальную.